Мало мне воздуха, мало мне хлеба,
Льды, как сорочку, сорвать бы мне с плеч,
В горло вобрать бы лучистое небо,
Между двумя океанами лечь,
Под ноги лечь у тебя на дороге
Звездной песчинкою в звездный песок,
Чтоб над тобою крылатые боги
Перелетали с цветка на цветок.
Ты бы могла появиться и раньше
И приоткрыть мне твою высоту,
Раньше могли бы твои великанши
Книгу твою развернуть на лету,
Раньше могла бы ты новое имя
Мне подобрать на своем языке, —
Вспыхнуть бы мне под стопами твоими
И навсегда затеряться в песке.( А. А. Тарковский)
19 июня 1939 года из эмиграции в Москву возвратилась Марина Цветаева. Приезд ее прошел поначалу почти незамеченным, но в литературных кругах новость распространилась достаточно быстро. Молодой поэт Арсений Тарковский, опубликовавший к тому времени всего несколько стихотворений в различных сборниках, «болевший» поэзией Серебряного века, конечно, мечтал о встрече с великим поэтом. Однако прошел целый год, прежде чем они познакомились.Связала их переводчица Нина Герасимовна Бернер-Яковлева. Тарковский рискнул послать Цветаевой книгу сделанных им переводов из классика туркменской поэзии Кемине. Ответное письмо Цветаевой сохранилось только в черновике, в записной книжке.
Она писала:
"Милый тов. Т.
Ваша книга – прелестна. Как жаль, что Вы (то есть Кемине) не прервал стихов. Кажется на: У той душа поет – дыша. Да камыша… Я знаю, что так нельзя Вам, переводчику, но Кемине было можно – (и должно). Во всяком случае, на этом нужно было кончить (хотя бы продлив четверостишие). Это восточнее – без острия, для них – все равноценно. Ваш перевод – прелесть. Что Вы можете – сами? потому что за другого Вы можете – все. Найдите (полюбите) слова у Вас будут.Скоро я Вас позову в гости – вечерком – послушать стихи (мои), из будущей книги. Поэтому – дайте мне Ваш адрес, чтобы приглашение не блуждало – или не лежало – как это письмо.Я бы очень просила Вас этого моего письмеца никому не показывать, я – человек уединенный, и я пишу Вам – зачем Вам другие? (руки и глаза) и никому не говорить, что вот, на днях, усл[ышите] мои стихи – скоро у меня будет открытый вечер, тогда – все придут. А сейчас – я Вас зову по-дружески. Всякая рукопись – беззащитна. Я вся – рукопись."
Письмо тоже было передано через Яковлеву. У нее на квартире в Телеграфном переулке некоторое время спустя и встретились Цветаева и Тарковский.
Мне хорошо запомнился тот день, – вспоминает хозяйка квартиры. – Я зачем-то вышла из комнаты. Когда я вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным. Встретились, взметнулись, метнулись. Поэт к поэту. В народе говорят: любовь с первого взгляда…Тарковский был лет на пятнадцать моложе Марины Ивановны и был ею увлечен, как поэтом, он любил ее стихи, хотя и не раз ей говорил: – Марина,вы кончились в шестнадцатом году!..
Ему нравились ее ранние стихи, а ее поэмы казались ему многословными.А Марине Ивановне, как всегда, была нужна игра воображения! Ей нужно было заполнить «сердца пустоту», она боялась этой пустоты.Однако, как ни объясняй причины, толкавшие друг к другу двух поэтов, отрицать взаимное любовное влечение невозможно.Большая часть свиданий происходила на улице. Встречались, шли гулять, на ходу читали друг другу стихи. Иногда Цветаева советовала Тарковскому поменять то или иное слово или строку – и чаще всего он следовал совету. Цветаева была неутомимым ходоком. Уж на что привык ходить пешком Тарковский, который почти никогда не пользовался в Москве транспортом, но и он едва поспевал за Мариной Ивановной. Одна из последних совместных прогулок (после вечера у Яковлевой) состоялась в ночь с 21 на 22 июня 1941 года. Цветаеву пошли провожать несколько человек, в том числе и Тарковский. Где-то между 5 и 6 часами утра Цветаева вдруг сказала: «Вот мы идем, а, может быть, сейчас уже началась война».
Сохранились отрывочные воспоминания самого Тарковского о Цветаевой."Она приехала (в Россию) в очень тяжелом состоянии, была уверена, что ее сына убьют, как потом и случилось. Я ее любил, но с ней было тяжело. Она была слишком резка, слишком нервна. Мы часто ходили по ее любимым местам – в Трехпрудном переулке, к музею, созданному ее отцом… Марина была сложным человеком. Она была страшно несчастная, многие ее боялись. Я тоже – немножко. Ведь она была чуть-чуть чернокнижница.
Она могла позвонить мне в 4 утра, очень возбужденная:
– Вы знаете, я нашла у себя ваш платок!
– А почему вы думаете, что это мой? У меня давно не было платков с меткой.
– Нет, нет, это ваш, на нем метка «А. Т.». Я его вам сейчас привезу!
– Но… Марина Ивановна, сейчас 4 часа ночи!
– Ну и что? Я сейчас приеду.
И приехала, и привезла мне платок. На нем действительно была метка «А. Т.».
Арсений Тарковский был ее последней страстью.Однажды, в присутствии Марины Ивановны, Арсений Тарковский прочел свое стихотворение, обращенное к дорогим ушедшим людям - отцу, брату, любимой женщине Марии Густавовне Фальц (стихи написаны за несколько дней до годовщины ее смерти).
Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь,
А среди гостей моих
Горе да печаль.
И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат.
Как двенадцать лет назад,
Холодна рука
И немодные шумят
Синие шелка.
И вино звенит из тьмы,
И поет стекло:
"Как тебя любили мы,
Сколько лет прошло!"
Улыбнется мне отец,
Брат нальет вина,
Даст мне руку без колец,
Скажет мне она:
- Каблучки мои в пыли,
Выцвела коса,
И поют из-под земли
Наши голоса.
Цветаева обычно легко запоминала чужие стихи, с первого же чтения. Но в своем ответном стихотворении она отказывается от балладного стиля Арсения Тарковского, от хорея, и пишет ямбом, что придает стихам особую силу и драматизм. Сидящих за столом Цветаева называет по-своему: у Тарковского - отец, брат, Она и фольклорные "горе да печаль"; у Цветаевой: "Два брата, третий - ты сам с женой, отец и мать". Марина Ивановна не поняла - или не захотела понять, - что на ужин к Тарковскому приходит его умершая возлюбленная. Может быть, зная это, она не написала бы ему эти ответные стихи, которые звучат не только как укор, но и как надежда на поворот к лучшему в их отношениях. Пока же ее на ужин не позвали.
Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
Я стол накрыл на шестерых"...
Ты одного забыл - седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах - дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть - седьмую...
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально - им, печален - сам,
Непозванная - всех печальней.
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
- Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий -
Ты сам - с женой, отец и мать)
Есть семеро - раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых -
Быть призраком хочу - с твоими,
(Своими)...
Робкая как вор,
О - ни души не задевая! -
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
Раз! - опрокинула стакан!
И все, что жаждало пролиться, -
Вся соль из глаз, вся кровь из ран -
Со скатерти - на половицы.
И - гроба нет! Разлуки - нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть - на свадебный обед,
Я - жизнь, пришедшая на ужин.
...Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг - и все же укоряю:
- Ты, стол накрывший на шесть - душ,
Меня не посадивший - с краю.
Точное и очень страшное предчувствие своей судьбы....Вскоре становится ясно, что Арсений Александрович избегает встреч с нею. Весной 1941 года он даже не поздоровался с ней на книжном базаре в Клубе писателей. Он мужчина, он поэт, предпочитающий любить - гораздо больше, чем принимать любовь. В этом отношении их полюса совпадали с Анной Ахматовой. Да и просто - и физически, и эмоционально - он не мог уделять Марине Ивановне больше времени, чем уделял. У него молодая жена и приемная дочь, бывшая жена и двое своих маленьких детей, старенькая мама... Ушедшие любимые люди.
Это последнее стихотворение Цветаевой; оно датировано 6 марта 1941 года. Тарковскому она его не показала.Через пять месяцев Цветаева уехала в эвакуацию (Тарковский еще оставался в Москве), 18 августа оказалась в Елабуге, писала оттуда отчаянные письма, и 31 августа стал последним днем ее жизни...
Сегодня со дня рождения талантливой поэтессы и переводчицы Марины Цветаевой исполняется 126 лет. Её поэзию можно назвать «женской», в стихотворениях соединились яркий темперамент, искренность и чувствительность. Порой им свойственна и горечь - горечь несчастной любви, утраты близких и чувства обреченности. В конце концов тяжелая жизнь и тяготы, упавшие на плечи хрупкой женщины, сломили поэтессу. Вместе с этим Цветаева была полна любви, поэтому «Типичная Москва» решила вспомнить о её последнем возлюбленном.
Заключительные годы жизни Марины Ивановны были напряженными - по возвращении на родину после эмиграции её муж – Сергей Эфрон – был расстрелян на Лубянке, а дочь Ариадна арестована. Поэтесса также не могла печататься, занималась преимущественно переводами и много времени проводила в одиночестве. В этот сложный период она познакомилась с Арсением Тарковским - переводчиком и поэтом, отцом знаменитого режиссера Андрея Тарковского - и, как считают многие филологи, полюбила его.
Арсений Тарковский
Поводом для общения стали переводы - Тарковский опубликовал стихи туркменского поэта Кемина, что заинтересовали поэтессу. Находясь под впечатлением от работы Арсения, она написала ему трогательное письмо:
“Милый тов. Т. (…)Ваш перевод – прелесть. Что вы можете – сами? Потому что за другого вы можете – все. Найдите (полюбите) – слова у вас будут.Скоро я вас позову в гости – вечерком – послушать стихи (мои), из будущей книги. Поэтому – дайте мне ваш адрес, чтобы приглашение не блуждало – или не лежало – как это письмо…”
Вероятно поэты познакомились на литературном вечере в доме переводчицы Нины Бернер-Яковлевой - она тогда жила в Телеграфном переулке и часто приглашала к себе гостей. На одну из таких встреч пришли Цветаева и Тарковский. Судя по всему, они произвели друг на друга неизгладимое впечатление. Нина Герасимовна описывает эту встречу очень романтично:
“Они познакомились у меня в доме. Мне хорошо запомнился этот день. Я зачем-то вышла из комнаты. Когда я вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным. Встретились, взметнулись, метнулись. Поэт к поэту. В народе говорят: любовь с первого взгляда…”.
К тому времени Арсений Александрович был женат во второй раз. От первого брака (с Марией Вишняковой) у него остались дети - Андрей и Марина Тарковские. К слову, дочь он назвал именно в честь Марины Ивановны. Поэт был знаком с творчеством Цветаевой и восхищался им, уважая в ней мастерство и талант. Долгое время он воспринимал поэтессу как наставника, исправляя недочеты в стихотворениях по её рекомендациям, о чем свидетельствуют воспоминания его дочери:
«Отношение папы к Цветаевой не меняется. Он, уже возмужавший поэт, все тот же почтительный ученик, она для него – старший друг и Мастер».
Но для Марины Ивановны поэт был не просто учеником… Женщине хотелось, чтобы и она, и ей принадлежали целиком, а Тарковский просто не мог дать ей этого - жены, дети и прочие хлопоты занимали его. Как утверждает дочь Арсения, было время когда Тарковский вовсе избегал общества поэтессы - однажды он сделал вид, будто не узнал её на одном из литературных вечеров.
Тарковский Как-то раз поэт прочел Цветаевой одно из своих стихотворений – «Я стол накрыл на шестерых…». В нем он обращается к своим уже почившим близким - отцу, брату, первой любви – Марии Фальц… Этот «диалог с мертвыми», выражающий горечь утраты и тоску, задел поэтессу.
Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь,
А среди гостей моих
Горе да печаль.
И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит.
Наконец
У дверей стучат.
Как двенадцать лет назад,
Холодна рука
И немодные шумят
Синие шелка.
И вино звенит из тьмы,
И поет стекло:
“Как тебя любили мы,
Сколько лет прошло!”
Улыбнется мне отец,
Брат нальет вина,
Даст мне руку без колец,
Скажет мне она:
– Каблучки мои в пыли,
Выцвела коса,
И поют из-под земли
Наши голоса.(1940 г.)
Цветаева написала ему ответ - ответ чуть ли не пророческий, соединивший упрек, гнев и досаду. И вот она – седьмая… Среди мертвых.
Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
“Я стол накрыл на шестерых”…
Ты одного забыл – седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах – дождевые струи…
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть – седьмую…
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально – им, печален – сам,
Непозванная – всех печальней.
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
– Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий-Ты сам – с женой, отец и мать)
Есть семеро – раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых
-Быть призраком хочу – с твоими,(Своими)…
Робкая как вор,
О – ни души не задевая!
-За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
Раз!- опрокинула стакан!
И все, что жаждало пролиться,
-Вся соль из глаз, вся кровь из ран
-Со скатерти – на половицы.
И – гроба нет! Разлуки – нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть – на свадебный обед,
Я – жизнь, пришедшая на ужин….
Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг – и все же укоряю:
– Ты, стол накрывший на шесть – душ,
Меня не посадивший – с краю.
(6 марта 1941 г.)
Это было её последнее произведение. Тарковский долгое время не знал о нем, прочитав его в «Неве» он испугался:
В 1941 году устав от горя и проблем Цветаева совершила самоубийство. Она повесилась на веревке, принесенной известным поэтом Б. Пастернаком для перевязки чемоданов. Тогда он даже отшутился о том, насколько хороша веревка – «Крепкая, все выдержит, хоть вешайся на ней». Об этом он, конечно, в последствии сожалел. Весть о гибели поэтессы расстроила и Тарковского, позже он посвятил ей несколько стихотворений и признался, что по-своему любил поэтессу.
Пастернак “Зову – не отзывается,
крепко спит Марина,
Елабуга, Елабуга,
кладбищенская глина…”
(1941 г.)
Цветаева была сложным человеком - спонтанным, прямолинейным, иногда резким. Но она обладала невероятным талантом и пылким характером - поэтесса отдавала всю себя как в творчестве, так и в любви. Кто знает, быть может без её наставничества Тарковский не стал бы таким успешным поэтом? Одно можно сказать точно - Серебряный век это эпоха прекрасных стихотворений и гениальных людей, а Марина Цветаева - одна из них.
"Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина..."
Первая встреча
Последние годы жизни Марины Цветаевой хорошо изучены, но точной даты встречи ее с Арсением Тарковским нет нигде. Известно, что поводом для знакомства послужили стихи - переводы Арсения Тарковского туркменского поэта Кемине. Полное название книжки "Кемине. Собрание песен и стихов в переводе Арсения Тарковского с добавлением избранных народных рассказов о жизни прославленного поэта". Под общей редакцией Петра Скосырева. Москва, Государственное издательство "Художественная литература", 1940 год. Сборник был подписан в печать 12 сентября 1940 года, и, возможно, через месяц он вышел в свет.
Известен черновик письма Марины Ивановны к Арсению Тарковскому, записанный в октябрьской тетради Цветаевой за 1940 год и переписанный для кого-то Ариадной Эфрон.
"Милый тов. Т. (...)
Ваш перевод - прелесть. Что вы можете - сами? Потому что за другого вы можете - все. Найдите (полюбите) - слова у вас будут.
Скоро я вас позову в гости - вечерком - послушать стихи (мои), из будущей книги. Поэтому - дайте мне ваш адрес, чтобы приглашение не блуждало - или не лежало - как это письмо.
Я бы очень просила вас этого моего письмеца никому не показывать, я - человек уединенный, и я пишу - вам - зачем вам другие? (руки и глаза) и никому не говорить, что вот, на днях, усл (ышите) мои стихи - скоро у меня будет открытый вечер, тогда все придут. А сейчас - я вас зову по-дружески.
Всякая рукопись - беззащитна. Я вся - рукопись.
М (арина) Ц(ветаева)"
Это позднее письмо "поздней" Цветаевой - совсем молодое по духу.
Перевод Арсения Тарковского попал к Марине Цветаевой, скорее всего, через его близкую знакомую, переводчицу Нину Герасимовну Бернер-Яковлеву. В молодости она посещала литературно-художественный кружок на Большой Димитровке, хозяином которого был Брюсов. Там она впервые увидела Марину и Асю Цветаевых в сопровождении Максимилиана Волошина.
Если судить по письму, адресовано оно человеку уже знакомому, к которому возникла симпатия. Цветаева и Тарковский могли встретиться и на каком-нибудь литературном вечере, и в секции переводчиков... Но Бернер-Яковлева утверждает, что Цветаева и Тарковский познакомились именно у нее. Достоверно известно об их встрече в доме у Нины Герасимовны в Телеграфном переулке. Эту комнату в "коммуналке" вспоминает Мария Белкина: "...зеленые стены, где стояла старинная мебель красного дерева и на полках французские книги в кожаных переплетах". А у Марины Арсеньевны Тарковской, дочери поэта, в ее недавно вышедшей книге "Осколки зеркала" так: "туда я несколько раз приходила с мамой - мама дружила с Ниной Герасимовной. Комната была выкрашена в "старинный" зеленый цвет - это в эпоху дешевых обоев и дорогого "серебряного" наката. Помню, что там была мебель красного дерева - бюро, диван и горка, заставленная старинным стеклом. И цвет стен, и мебель очень шли хозяйке - статной рыжеволосой красавице, которая и в зрелые годы была очень хороша".
Сама Нина Герасимовна вспоминала: "Они познакомились у меня в доме. Мне хорошо запомнился этот день. Я зачем-то вышла из комнаты. Когда я вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным. Встретились, взметнулись, метнулись. Поэт к поэту..."
Поэт к поэту... Это очень важно. Когда Арсений Тарковский приехал в 1925 году в Москву учиться, Марина Цветаева уже три года жила в Чехии. Но ее стихи были хорошо известны людям, интересующимся поэзией. Книжки ее можно было найти у букинистов, прочесть или выменять у друзей. Молодой Арсений Тарковский очень уважал Цветаеву как мастера, мэтра, старшего коллегу. Марина Арсеньевна пишет, что ей, родившейся в 1934-м, Арсений Александрович дал имя в честь поэта Цветаевой.
Когда они встретились, Марина Ивановна только что вернулась из Франции. Арсений Тарковский в то лето 1939 года вместе со своей второй женой Антониной Александровной и ее дочерью Еленой жил в Чечено-Ингушетии, где переводил местных поэтов.
За плечами у него ранняя горькая любовь к Марии Густавовне Фальц, позже - счастливая женитьба на Марии Ивановне Вишняковой, рождение в семье двоих детей - Андрея и Марины, потом уход из семьи к Антонине Александровне Трениной по страстной любви... Он пишет прекрасные собственные стихи, но до выхода первой его книги еще годы, поэтому на жизнь приходится зарабатывать переводами. Тарковский не просто поэт - поэт истинный. Он не мог не почетать стихи Марины Цветаевой, не мог и в жизни пройти мимо нее.
Да, о Цветаевой 40-х годов написано немало. Было трудно, тяжело, невыносимо... - все эти слова уместны. Но для поэта всегда - поверх всех бед и несчастий - все-таки страшнее всего "сердца пустота".
"Незваная, седьмая..."
1940-й год. Встреча с Арсением Тарковским. Они звонили друг другу, встречались, гуляли по любимым местам Цветаевой - Волхонке, Арбату, Трехпрудному... Однажды встретились в очереди в гослитовской кассе. Те, кто видел их вместе, замечали, как менялась Цветаева в обществе Тарковского. Марина Арсеньевна пишет: "Отношение папы к Цветаевой не меняется. Он, уже возмужавший поэт, все тот же почтительный ученик, она для него - старший друг и Мастер. К стихотворению "Сверчок" (1940 год) в папиной тетради есть приписка: "Заповедную" во второй строке - эпитет придуман Мариной Цветаевой, вместо моего, который ей не понравился" (я разыскала папин эпитет - "похоронную")".
Однажды, в присутствии Марины Ивановны, Арсений Тарковский прочел свое стихотворение, обращенное к дорогим ушедшим людям - отцу, брату, любимой женщине Марии Густавовне Фальц (стихи написаны за несколько дней до годовщины ее смерти).
Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь,
А среди гостей моих
Горе да печаль.
И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат.
Как двенадцать лет назад,
Холодна рука
И немодные шумят
Синие шелка.
И вино звенит из тьмы,
И поет стекло:
"Как тебя любили мы,
Сколько лет прошло!"
Улыбнется мне отец,
Брат нальет вина,
Даст мне руку без колец,
Скажет мне она:
Каблучки мои в пыли,
Выцвела коса,
Цветаева обычно легко запоминала чужие стихи, с первого же чтения. Но в своем ответном стихотворении она отказывается от балладного стиля Арсения Тарковского, от хорея, и пишет ямбом, что придает стихам особую силу и драматизм. Сидящих за столом Цветаева называет по-своему: у Тарковского - отец, брат, Она и фольклорные "горе да печаль"; у Цветаевой: "Два брата, третий - ты сам с женой, отец и мать". Марина Ивановна не поняла - или не захотела понять, - что на ужин к Тарковскому приходит его умершая возлюбленная. Может быть, зная это, она не написала бы ему эти ответные стихи, которые звучат не только как укор, но и как надежда на поворот к лучшему в их отношениях. Пока же ее на ужин не позвали.
Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
"Я стол накрыл на шестерых"...
Ты одного забыл - седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах - дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть - седьмую...
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально - им, печален - сам,
Непозванная - всех печальней.
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий -
Ты сам - с женой, отец и мать)
Есть семеро - раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых -
Быть призраком хочу - с твоими,
(Своими)...
Робкая как вор,
О - ни души не задевая! -
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
Раз! - опрокинула стакан!
И все, что жаждало пролиться, -
Вся соль из глаз, вся кровь из ран -
Со скатерти - на половицы.
И - гроба нет! Разлуки - нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть - на свадебный обед,
Я - жизнь, пришедшая на ужин.
Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг - и все же укоряю:
Ты, стол накрывший на шесть - душ,
Меня не посадивший - с краю.
Точное и очень страшное предчувствие своей судьбы.
Вскоре становится ясно, что Арсений Александрович избегает встреч с нею. Весной 1941 года он даже не поздоровался с ней на книжном базаре в Клубе писателей. Он мужчина, он поэт, предпочитающий любить - гораздо больше, чем принимать любовь. В этом отношении их полюса совпадали с Анной Ахматовой. Да и просто - и физически, и эмоционально - он не мог уделять Марине Ивановне больше времени, чем уделял. У него молодая жена и приемная дочь, бывшая жена и двое своих маленьких детей, старенькая мама... Ушедшие любимые люди. Тем не менее ему тоже жаль терять дружбу с Цветаевой:
Все, все связалось, даже воздух самый
Вокруг тебя - до самых звезд твоих -
И поясок, и каждый твой упрямый
Упругий шаг и угловатый стих.
Ты, не отпущенная на поруки,
Вольна гореть и расточать вольна,
Подумай только: не было разлуки,
Смыкаются, как воды, времена.
На радость руку! На печаль, на годы,
Но только бы ты не ушла опять.
Тебе подвластны гибельные воды,
Не надо снова их разъединять.
(Первая редакция стихотворения).
И снова - удивительное горькое предчувствие.
Под стихами дата - "16 марта 1941 года". О том, что существуют стихи, посвященные ему, возможно, последние в жизни Цветаевой, Арсений Тарковский тогда не знал.
Началась война. Однажды Цветаева и Тарковский случайно встретились на Арбатской площади и попали под бомбежку. Спрятались в бомбоубежище. Марина Ивановна была в панике - раскачиваясь, повторяла одну и ту же фразу: "А он (фашист - Н.С.) все идет и идет...".
Потом - эвакуация. Возможно, судьба Цветаевой сложилась бы иначе, если бы Тарковский уехал в Чистополь в одно время с ней. Но он сначала проводил туда жену и приемную дочь, а сам смог выехать только 16 октября.
О смерти Марины Ивановны узнал еще в Москве.
"Зову - не отзывается, крепко спит Марина,
Елабуга, Елабуга, кладбищенская глина..."
"Марина стирает белье.
В гордыне шипучую пену
Рабочие руки ее
Швыряют на голую стену..."
"Как я боюсь тебя забыть
И променять в одно мгновенье
Прямую фосфорную нить
На удвоенье, утроенье
Рифм - и в твоем стихотворенье
Тебя опять похоронить".
"Между Анной и Мариной"
(строки Юнны Мориц)
У раннего Арсения Тарковского я еще слышу цветаевские интонации. Да и позже - тоже.
"Плыл вниз от Юрьевца по Волге звон пасхальный,
И в легком облаке был виден город дальний..."
"Я взошла бы на горы, да круты откосы,
Людей бы винила, да не знаю виновника,
Расплела бы я, дура, седые косы..."
"Дровяние, погонные возвожу алтари.
Кама, Кама, река моя, полыньи свои отвори..."
Он поэт, он молод, его раздирают страсти, он многое переживает трагически... И Цветаеву он любит - раннюю, до года, а после - утверждает - она как поэт кончилась... Взрослея, он уходит от молодости своей и от молодой Цветаевой, от поэтики ее все дальше и дальше. Однажды, как вспоминает писательница Елена Криштоф, он спросил вслух: "Кто бы мне объяснил, почему, чем дальше, тем больше ухожу я от поэзии Цветаевой?.." И сам себе ответил: "Перескажу объяснение одной молодой женщины. Двадцатилетней. Она мне сказала: у тебя на Цветаеву уже сил недостает... Возможно, она права. По крайней мере - в моем случае...". Цветаева для него тоже (как и Анна Ахматова - Н.С.) была Поэт с большой буквы и даже больше. Но все воспоминания о ней, все ее клубящиеся, неспокойные или лучше - лишающие покоя строки, все свои долги перед ней - все это, вместе взятое, он спрятал в дальней комнате и закинул ключ в реку..."
С Ахматовой же было иначе. С годами он все больше и больше ценил ее поэзию, поэтический слух, остроумие, называл ее лучшим поэтом века. Очень любил ее как человека. Более того, Арсений Тарковский перед Анной Андреевной благоговел, благодарил "за царственное существование и царственное же слово", сожалел, что они разминулись во времени и пространстве. Как свидетельствуют многие, с большим трудом пережил ее смерть, думал - не выживет. Да и сам Тарковский писал с возрастом все спокойнее, размереннее, все ближе и ближе к Ахматовой. Равновесие, гармония Ахматовой были ему ближе, чем цветаевский бунт. А, может быть, Анна Ахматова была ему ближе по-христиански, потому что у нее не было глубокого отчаяния...
Иногда он за что-то горько корил Цветаеву, говорил, что любит ее (свидетельство Вениамина Блаженного), часто говорил о ней нежно... Тем не менее стихи Цветаевой читал все реже и реже, а вот прозу - с неизменным интересом. Постоянными спутниками поэта были Пушкин, Баратынский, Тютчев. Любил всегда, но с большими оговорками, Блока и Пастернака. С годами охладел к Мандельштаму. Но, пожалуй, сильнее всего он отошел от Цветаевой. Говорил, что не может переносить ее "нервической разорванности предложений, постоянного крика". Хотя она и оставалась для Арсения Александровича великим поэтом, но уже без былой страстности и любви.
Поэтика Тарковского основана на осторожном, но и в то же время достаточно смелом развитии традиционных поэтических форм. В этом заключается его новизна, но опять же она не столь очевидна и резка, как, например, у Иосифа Бродского. У Марины Цветаевой и Андрея Белого - резкие синтаксические переносы, перепады ритма... Путь Цветаевой - путь от простого к сложному, путь Пастернака, наоборот, - от сложного к простому, Ахматова - поэт равный, гармоничный на протяжении всей жизни.
Итак. Арсений Александрович Тарковский. Последний всплеск Марины Цветаевой, последняя попытка спасения от пустоты... Но: разминовение человеческое, разминовение творческое. Многое не состоялось, многому не суждено было сбыться. Впрочем, они дали друг другу больше, чем не дали. Такие человеческие и поэтические отношения не забываются.
И все же эта последняя встреча снова обернулась для Марины Ивановны "невстречей". То есть новой пустотой души.
К лету 1941 года огонь ее души погас окончательно. Никто не сумел (да, в общем-то, и не захотел) поддержать его. Погас огонь любви - перестали писаться стихи. Исчезли стихи - ослабла воля к жизни.
И тогда стихия Смерти увлекла Цветаеву за собой.
Личная жизнь его всегда была полна боли, в которой поэт захлебывался сам и заставлял страдать окружающих.
Одной из «жертв» Арсения стала Марина Цветаева.
Цветаева вернулась из эмиграции в СССР летом 1939 года и сразу об этом пожалела. Тем же летом у нее арестовали дочь, а в октябре мужа. Старые связи прерваны, работы нет. Цветаева задыхалась в вакууме одиночества и нищеты.
На этом фоне сравнительно удачливый и одаренный Тарковский стал для Марины Ивановны светом в окошке.
А в 1940 году удача Арсению действительно улыбалась. Его приняли в Союз Писателей по линии секции перевода. Он, наконец, смог жениться на Антонине Бохоновой, получив развод у первой семьи, где оставил двух детей Марину и будущего классика кино Андрея.
С ПЕРВОЙ ЖЕНОЙ
Именно переводы Тарковского привлекли внимание Цветаевой. Прочитав книжку стихов Кемине, она написала Арсению письмо. Приведу выдержки:
«Милый тов. Т.
…Ваш перевод – прелесть. Что Вы можете – сами? потому что за другого Вы можете – все. Найдите (полюбите) слова у Вас будут.
Скоро я Вас позову в гости – вечерком – послушать стихи (мои), из будущей книги. Поэтому – дайте мне Ваш адрес, чтобы приглашение не блуждало – или не лежало – как это письмо.
Я бы очень просила Вас этого моего письмеца никому не показывать, я – человек уединенный, и я пишу Вам – зачем Вам другие? (руки и глаза) и никому не говорить, что вот, на днях, усл[ышите] мои стихи – скоро у меня будет открытый вечер, тогда – все придут. А сейчас – я Вас зову по-дружески. Всякая рукопись – беззащитна. Я вся – рукопись»
Отношение Тарковского к стихам Цветаевой не было огульно восторженным. Ранние он, пожалуй, любил, а о поздних прямолинейно заявлял: «Марина, вы кончились в шестнадцатом году!»
Первая личная встреча произошла в доме переводчицы Нины Бернер Яковлевой.
Та позже вспоминала, присюсюкивая:
«Мне хорошо запомнился тот день. Я зачем-то вышла из комнаты. Когда я вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным. Встретились, взметнулись, метнулись. Поэт к поэту. В народе говорят: любовь с первого взгляда…»
Ну, кака така любовь?
Цветаева была старше на пятнадцать лет, а Тарковский молодожен.
Что было так это общность интересов.
В основном, гуляли по улицам, - оба это дело любили, а Тарковский словно предчувствовал, что скоро останется без ноги (в результате военного ранения) и торопился набегаться впрок. Читали друг другу стихи, нередко Арсений исправлял что-то по совету Марины.
Со стороны Цветаевой, однако, пламень разгорался нешуточный. Марина Ивановна полутонов не терпела.
Скоро, судя по его воспоминаниям, Тарковский начал ее бояться.
«Она была страшно несчастная, многие ее боялись. Я тоже – немножко. Ведь она была чуть-чуть чернокнижница.
Она могла позвонить мне в 4 утра, очень возбужденная:
– Вы знаете, я нашла у себя ваш платок!
– А почему вы думаете, что это мой? У меня давно не было платков с меткой.
– Нет, нет, это ваш, на нем метка «А. Т.». Я его вам сейчас привезу!
– Но… Марина Ивановна, сейчас 4 часа ночи!
– Ну и что? Я сейчас приеду.
И приехала, и привезла мне платок. На нем действительно была метка «А. Т.»
А потом они «обменялись стихами.
Только Тарковский узнал об этом много позже.
Как-то в присутствии Марины он прочел свое:
Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь,
А среди гостей моих
Горе да печаль.
И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат.
Как двенадцать лет назад,
Холодна рука
И немодные шумят
Синие шелка.
И вино звенит из тьмы,
И поет стекло:
«Как тебя любили мы,
Сколько лет прошло!»
Улыбнется мне отец,
Брат нальет вина,
Даст мне руку без колец,
Скажет мне она:
– Каблучки мои в пыли,
Выцвела коса,
И звучат из-под земли
Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
– «Я стол накрыл на шестерых…»
Ты одного забыл – седьмого.
Невесело вам вшестером,
На лицах – дождевые струи…
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть – седьмую…
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально – им, печален – сам,
Непозванная – всех печальней.
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
– Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий -
Ты сам – с женой, отец и мать)
Есть семеро – раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых -
Быть призраком хочу – с твоими,
(Своими)…
Робкая, как вор,
О – ни души не задевая! -
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
Раз! – опрокинула стакан!
И все, что жаждало пролиться, -
Вся соль из глаз, вся боль из ран -
Со скатерти – на половицы.
И – гроба нет! Разлуки – нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть – на свадебный обед,
Я – жизнь, пришедшая на ужин.
…Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг – и все же укоряю:
– Ты, стол накрывший на шесть душ,
Меня не посадивший – с краю.
Прочитав его много позже, после смерти Марины Тарковский признался: «Для меня это был как голос из гроба».
Пока же жизнь готовила им разрыв.
Весной 1941 года в Доме писателей бушевал книжный базар. Туда слетелся весь бомонд, в том числе, и Арсений с женой. Увидев Цветаеву, он резко развернулся и пошел в другую сторону, не желая знакомство признавать.
Цветаева была в бешенстве.
Тарковский сокрушался:
«Прозевал я Марину, прозевал. И я виноват. Не понял ее трагического характера. Трудно было с ней. Ну, полсердца отдал бы ей. А ей подавай все сердце, и печенку, и селезенку! Она требовала всего человека, без остатка…»
Они продолжали сталкиваться в общих компаниях, но встречи носили все более случайный характер.
В ночь с 21 на 22 июня 1941 года Тарковский и еще несколько человек провожали Марину Ивановну из гостей и поэтесса обмолвилась: «Вот мы идем, а, может быть, сейчас уже началась война».
Война началась.
Оказавшись в эвакуации без средств к существованию Марина Цветаева 31 августа 1941 года повесилась.
О ее смерти Арсений узнал только в ноябре.
Чтобы вспоминать ее с болью всю жизнь.
Строки «Всё повторяю первый стих» требуют особого внимания со стороны почитателей Марины Цветаевой, ведь это последнее стихотворение, написанное поэтессой незадолго до трагической смерти. По сути строки являются поэтическим ответом на стихотворение Арсения Тарковского «Стол накрыт на шестерых», которое зацепило Цветаеву. Для понимания последней работы поэтессы анализировать надо не само стихотворение, а то, что сподвигло Марину его написать.
В 1939 году Марина Ивановна возвращается в Россию из Европы, куда уехала за мужем, Сергеем Эфроном после его иммиграции. В СССР Цветаеву окружил вакуум, никто не печатал стихов, не приглашал на творческие вечера, а то и переходил дорогу, издалека увидев поэтессу на улице. Такая атмосфера вдвойне тяжела Марине, так как она не видит своей жизни без двух вещей – любви и поэзии, а писать и любить в вакууме нельзя.
В 1940 году «возвращенка» читает книгу переводов поэта Арсения Тарковского (отец известного режиссёра Андрея Тарковского) и по достоинству оценивает их. Тогда она ещё не знает, что является для Тарковского кумиром, поэт буквально боготворит её стихи. Так как перевод понравился Цветаевой, то она написала Арсению письмо, в котором тепло отозвалась о работе. После этого между Мариной и Тарковским началась заочная дружба, которую после вылилась в нечто больше.
Марина и Арсений
Первая встреча Арсения и Марины Ивановны прошла в доме Нины Яковлевой, бывшей тогда переводчицей. По воспоминаниям хозяйки в глазах у пары при встрече читалась любовь. Они не отрываясь смотрели в глаза друг другу и не могли наговориться. Для любви сложись все отношения и со стороны поэтессы, и со стороны Тарковского. Он боготворит Цветаеву, она иссушилась без любви. Он молод и привлекателен, она является одной из икон русской поэзии, пусть и прошла мимо неё ласка властей.
Самое печальное то, что в 1940 году Цветаева не видит в жизни смысла – нет постоянного угла, стихи не печатают, дочь и муж на Лубянке и злопыхатели пророчат там место и Марине Ивановне. Встреча с Тарковским стала отдушиной для Цветаевой, у неё появилась вера и надежда, что в жизни ещё не всё кончено.
Поэтический ответ Тарковскому
Через некоторое время, снова в доме Нины Яковлевой Тарковский читает Цветаевой своё стихотворение «Стол накрыт на шестерых». Эти строки чем-то обидели поэтессу, и она отвечает на них своими, среди которых есть:
Ты одного забыл - седьмого.
Цветаева видит себя седьмой лишней. Скорее всего, не только стихотворение Арсения стало причиной ответа, возможно, что-то случилось такое, что строки Арсения стали детонатором. Четверостишие:
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий -
Ты сам - с женой, отец и мать)
Есть семеро - раз я́ на свете!
Цветаева буквально бросает в лицо Арсению, как бы крича – а я?
Марина не долго в стихотворении жалуется на забывчивость хозяина, и сама присаживается седьмой к столу, но её гордость задета, самолюбию нанесён удар. В строках поэтесса олицетворяет себя с жизнью, которая пришла к заколдованному смертью столу и расколдовала его.
Стол расколдован, дом разбужен.
Дом был разбужен ненадолго, скоро отношения с Тарковским перетекли из близких в отдалённые и Цветаева снова потеряла лучик надежды. Сложно сказать до какого уровня развились отношения Марины и Арсения, но факт – это была последняя любовь поэтессы. Далее продолжилась череда неудач, непризнания и депрессии. Конец весны и лето 1941 тяжелы для Цветаевой, в эти дни она пишет в дневнике:
"Никто не видит - не знает, - что я год уже ищу глазами крюк... Я год примеряю смерть..."
Стихи не пишутся, жить негде, денег нет, а над головой висит ужас небытия.
Стихотворение закрывает поэтическую страницу великой русской поэтессы Марины Цветаевой, не получившей при жизни и части заслуженных оваций. Марина Ивановна всю жизнь искала любви, но находила лишь её отблески, она всю жизнь жила стихами, но воздать им должное получилось только далеко после самоубийства поэтессы.
Текст стихотворения
"Я стол накрыл на шестерых…"
Всё повторяю первый стих
И всё переправляю слово:
- «Я стол накрыл на шестерых»…
Ты одного забыл - седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах - дождевые струи…
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть - седьмую…
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально - им, печален - сам,
Непозванная - всех печальней.
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьёте.
- Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счёте?
